Что такое медитация? Этот термин, пришедший к нам из Индии, - ныне он обрел права гражданства, становится привычным, - оброс всякого рода толкованиями, породил вопросы, у иных - недоумение. Так как я работаю в жанре стихотворных медитаций - жанре, новом для нашей поэзии, мне прихо­дилось давать пояснение этого термина, по необходимости краткое: ведь не мог же я предварять стихи развернутыми трактатами. Я определял медитацию как сосредоточенность на той или иной теме, как внутреннее осознание ее. Естественно, что такое определение никоим образом не могло претендовать на полноту обобщения. Если медитация это сосредоточенность, то уместно спросить, в чем же отличие ее от знакомого нам процесса умственной рабо­ты, которая тоже предполагает концентрацию внимания на той или иной теме? Где грань между тем и другим? Существует ли она вообще?

Тут сам собою напрашивается ответ, что между обычным умственным напряжением и состоянием медитации нет непроходимой пропасти, что все отличие между ними, очевидно, заключается лишь в качестве сосредоточен­ности. Медитация - собранность внимания необычного рода и силы, когда человек как бы целиком сливается с предметом размышления. Это состояние

- по большей части бессознательно - испытывали пишущий стихи и музыку, художник и артист. Но не только они. Каждый из нас, если разобраться, переживал когда-то такие моменты.

Достичь слияния с предметом размышления, разумеется, не просто. Чтобы оно осуществилось, требуется особый внутренний настрой. Медитация учит искусству создавать этот настрой.

В процессе медитации человек как бы пробивается к сокровенно­глубинному пласту своего существа, к своему так называемому высшему "я", о котором шла речь раньше.

Что означает полнота внутреннего единства (пусть кратковременная) с точки зрения современной психологии? Она означает, что начинают актив­но работать планы подсознания, вступает в действие механизм интуиции и вопросы получают молниеносно-мгновенное решение. Мы привыкли называть это озарением, экстазом.

Соединяя древние знания и достижения современной науки, индийцы полагают, что при медитации происходит подключение человека к своеобраз­ному солнечному и космическому генератору, и светоносная энергия насыща­ет клетки нашего организма. Эта энергия, считают они, в конечном счете сильнее всех других видов энергии (в том числе и ядерной) и со временем должна вытеснить все остальные виды энергии. При целенаправленной медитации, утверждают они, ее приток увеличивается во сто крат.

Такое понимание значимости внутренней концентрации объясняет исклю­чительное и даже благоговейное отношение к медитации, которое бытует в Индии. Становится понятным возвышенно-поэтический настрой ее характерис­тик, когда, например, говорится: медитация - это то чудо, когда не ты поднимаешься на гору, а гора спускается к тебе. Становится понятным, почему медитация провозглашается чуть ли не единственным средством, спасающим человека от страха (от страха смерти также). В наш век по-новому прочитывается древняя и чеканная формулировка: медитация - это соединение творца с творением. Если вдуматься в существо формулиров­ки и не замыкать слово "творец" в узко-догматические (а тем более рели­гиозные) рамки, то медитация получает глобальное и космическое толкова­ние как соединение человека с первозданной несотворенной основой бытия.

Но вообще надо признать, что границы медитации чрезвычайно подвижны. Пытаться исчерпать ее существо какой-либо категорической формулой - затея безнадежная. Казалось бы, медитацию, учитывая духовную устремлен­ность людей, занимающихся ею, можно определить как сосредоточенность на предметах высоких и возвышенных.  Некоторые так и относятся к медитации,

не замечая, что тем самым они обедняют содержание этого воистину все­проникающего термина. Кришнамурти, о котором я уже упоминал, несомненно прав, когда заявляет, что не видит основания, почему нужно заниматься медитацией над каким-то специально избранным предметом или темой, вместо того, чтобы направлять медитацию на все, что входит в жизнь: будет ли это вопрос,как провести вторую половину дня или какой костюм вам надеть. Такие мысли столь же важны (если отнестись к ним с полным внутренним сознанием), говорит он, как любая философия. Не предмет вашей мысли имеет наиболее важное значение, но качество вашего мышления.

2

Дело в том, что с древнейших времен существует не только медитация, фокусирующая внимание человека на некой единой точке, но и медитация, старающаяся освободить человека от всех мыслей, медитация, устремленная в абсолютное безмолвие. Именно медитацию чистого безмолвия и имеет в виду Кришнамурти, когда призывает человека ловить промежуток между двумя мыслями. А великий философ новой Индии Ауробиндо Гхош заявляет буквально следующее: способность думать - это замечательный дар, но способность не думать - дар еще больший. Он обращает внимание на то обстоятельство, что фактически все открытия делаются, когда мыслительная машина останавлива­ется хотя бы на какое-то мгновение. Этот психологический закон, в общем -то, известен всем нам достаточно хорошо. Так, по признанию Менделеева, знаменитая периодическая система элементов предстала реально перед его внутренним взором не тогда,когда мысль его была в наибольшем напряжении, а во сне. Можно привести и другие не менее убедительные примеры подобно­го рода.

Таким образом, парадоксальный призыв: "Думайте не о словах, не думайте словами" оказывается основанным на знании тонких, не всегда под­дающихся прямолинейному измерению закономерностей человеческой психики. Научившегося "не думать" настигает озарение потому, что он свободен от любого груза и давления, даже невесомого, какое несет с собой мысль.

И еще одно важное соображение. Духовные учителя Индии считают, что медитация может вершиться лишь в условиях внутреннего отказа от собст­венности, в том числе и главного вида собственности - тела, и самого утонченного вида собственности - мысли. Тогда теряешь все точки опоры в мире сотворенном и встречаешься с миром несотворенным,то есть происходит соединение с первозданным началом бытия.

Разумеется, все это не означает отрицания мысли, бесповоротного отказа от нее. Нет, здесь имеется в виду другое. Все эти рассуждения преследуют единственную цель - подчеркнуть вспомогательную роль мысли в духовно-познавательном движении человека. Мой собеседник, Нараяна Рао, который оказался горячим сторонником медитации безмолвия, говорил:

- Есть два вида познания: внешнее и внутреннее. Познание, в котором орудие анализа - ум - становится господствующим, непременно приводит к отрицанию мира. Отсюда - пессимистическая формула: "Во многой мудрости много печали".

Внутреннее познание, которое за каждой дробной частицей видит един­ство бытия, приводит к радости величайшей. Отсюда оптимистическая форму­ла: "Радость есть особая мудрость".

Оба изречения о мудрости совершенно справедливы, они не противоре­чат друг другу, ибо каждое из них выражает определенный аспект истины.

Так как ум - орудие анализа, он не может реально представить себе целостность бытия. Слуга превращается в господина, когда забываешь о целостности бытия, когда она перестает звучать в тебе. Когда же вспоми­наешь о целостности бытия, ум вновь превращается в слугу верного и послушного.

Поймите, - восклицал Рао, обращаясь ко мне, - осознание через мысли не единственный вид сознания. Есть осознание через чувства (правда, при­мешиваются мысли, но в принципе ведь возможно полное отключение от них). И, наконец, есть осознание через отождествление. С другим предметом. Со всем, что окружает. Здесь - в момент отождествления - исключается как мысль, так и чувство. Это близко к тому состоянию, что называется смертью. Но на самом деле это не смерть, а жизнь Единства, жизнь Абсолю­та, если хотите.

И потом надо помнить, постоянно помнить, что познание - процесс двухсторонний. Познавая предмет, мы не подозреваем, что для него мы тоже выступаем в качестве объекта исследования. Уровень познания зависит от понимания этого факта. Чувства дают внешнее общение с предметом, в то время как мысль, общаясь с мыслью, излучаемой предметом, уводит в его глубину. Но подлинное познание начинается тогда, когда наш дух прикаса­ется к духу предмета. В духе все мы едины. Говоря другими словами, отож­дествление с познаваемым предметом достигается тогда, когда границы между объектом и субъектом исчезают.

Но давайте вернемся к начальной точке нашей беседы:что такое мысль?

Как вы знаете, существо и значимость ее раскрываются в многочислен­ных образах и символах. Выберем то, которое, может быть, является глав­ным: мысль - это крылья духа. Опираясь на них, дух взлетает ввысь.

3

Трудно найти слова, вскрывающие подлинную мощь мысли. Это энергия, питающая все остальные энергии, это сила, насыщающая все остальные силы. Словом, это величайший инструмент духа, рычаг, посредством которого можно созидать звезды и сдвигать мироздания.

И с другой стороны, та же самая мысль - величайший ограничитель духа. Сила оборачивается слабостью, взлеты сопровождаются падениями. И происходит это потому, что мысль содержит в себе Время и его колеблю­щиеся токи.

Как бы ни раздвигались пределы, ты остаешься в неких границах. Тебя можно сравнить с птицей, которая вырвалась из тесной клетки и думает, что она на свободе, а на самом деле она - в другой клетке, более прос­торной. Вырвешься из этой клетки, и опять - в клетке, еще более простор­ной. И так до бесконечности.

Как преодолеть эти временно-пространственные ограничения? Что озна­чает подлинное осознание себя реально? Преодоление гипноза собственной мысли и умственных представлений. Грубо говоря, надо проснуться. А этому должно предшествовать совершенно четкое понимание, что все наши умствен­ные представления, все, без исключения, условны, приблизительны, искаженны.

Но, конечно, добровольный, ненасильственный отказ от мысли чрезвы­чайно труден, он равнозначен смерти. Ведь мы привыкли отождествлять себя с мыслью. Человек - это мысль. "Я мыслю, следовательно, существую". И это верно. Но кто, собственно говоря, сказал, что надо всеми силами цепляться за существование (подчеркиваю: за существование, а не за жизнь). Может быть, прекращение существования - это благо. Конечно, име­ется в виду не внешнее прекращение, а нечто внутреннее и глубинное.

Мысль, отрицая самое себя, попадает в просторы Ничто и Вечности, и мы испытываем то состояние, которое можно назвать смертью. Когда мысль расстается со словом, происходит то же самое, как если бы человек рас­ставался с телом, - она умирает. Безмолвие - это смерть мысли, но и воскресение ее.

Вы можете возразить: но потом ведь опять начинается существование, опять появляется мысль. Это так. Но обратите внимание на мысль: обога­щенная импульсом Вечности, она изменила характер, она выглядит обновлен­ной, она дарит вам свежесть, бодрость и силу. И это естественно, ибо мысль, приходящая из безмолвия, неподвластна изменчивым токам времени. Время приходит в гармонию с Вечностью.

Не задумывались ли вы, почему гордыня считалась самым страшным гре­хом? Нет? А я вот думаю, может быть, потому, что она - свидетельство крайней ограниченности, апофеоз ограниченности, замкнутости на свое личное "я". Человек из живого существа превращается в какую-то окамене­лость.

И самый худший вид гордыни - гордыня интеллекта. Интеллектуальные накопления - и это особенно ясно видно в наш век широковещательной информации - погребают под собой человека. Требование отказа от собст­венности, которое мы можем найти почти у всех мудрецов и Учителей как Запада, так и Востока, подразумевало не только отказ от материальных ценностей, но и от призрачного и обманчивого блеска интеллектуального богатства. Но отказаться от умственных накоплений для человека ограни­ченного и честолюбивого (а это характерные признаки интеллекта) равно­сильно отказу от себя, равносильно смерти. Скорее скряга раздаст свое добро, нежели интеллект поступится хотя бы частицей того хлама, который скопился в его мозгу.

Поэтому великое изречение "владею потому, что отказался", для интеллекта в лучшем случае пустая фраза. В лучшем случае, потому что интеллект воинственен, нетерпим и может усмотреть в ней обскуратизм, возвращение к дикости. Как это можно - отказываться от завоеваний мысли? Вот и получается, что человек становится рабом умственных представлений, рабом пришедшей к нему мысли.

А между тем отказ от интеллектуальных накоплений несет с собой освобождение и, конечно, ничего страшного не представляет. По существу это означает, во-первых, подходить без предубеждений к любому явлению и любой мысли, во-вторых, отдавать всю полноту внимания любому явлению и любой мысли.

Полезно каждый раз вспоминать знаменитый афоризм Сократа: "Я знаю то, что ничего не знаю". Непредубежденность и полнота внимания приводят к тому состоянию, которое принято именовать безмолвием, а оно несет с собой преображение отношения к мысли. Мысль становится твоим послушным аппаратом, а не наоборот: не ты - послушный инструмент мысли, как это случается сплошь и рядом в век торжества голого интеллектализма.

Рао сделал небольшую паузу.

4

- Надеюсь, однако, из моих слов вы не вывели заключения, что я стараюсь развести как взаимоисключающие понятия мысль и безмолвие. Эти понятия, как две чаши весов, которые то в равновесии, то в подвижном состоянии. Да и кто рискнет провести границу между безмолвием и мыслью? Кто ответит, является ли безмолвие концентрацией мысли (пусть непроиз­вольной, пусть неосознанной) или дело обстоит как-то по-другому? Тут лишь одно очевидно: и концентрация мысли, и безмолвие, начисто лишенное мыслей, могут быть равнозначны. Есть один-единственный оселок, которым, на мой взгляд, должно мерить истинность пути: устремленность, единство. Эти два слова развеивают любую иллюзию, ибо в них суть. Есть устремлен­ность к единству? Значит есть истина. Нет - значит нет истины.

Можно сказать: все истина, и нет ничего, что выражало бы полностью истину. Вот почему столь важно неотрицание.Отрицание - это привязанность к тому, что отрицаешь, более того, это утверждение того, что отрицаешь. Поэтому можно сформулировать закон, - Рао вынул из бокового кармана записную книжку, с некоей торжественной интонацией в голосе произнес: - "Не отрицай любое верование. Разберись, что в нем устремлено к единству, и прими это устремление. Разберись, что в нем ведет к раздробленности, и отсеки это.

Не отрицай антиверование. Разберись в нем, и если оно ведет к един­ству, прими его. Если к раздробленности - отринь его.

Запомни: все, что претендует на исключительность, неистинно, потому что ведет оно к обособленности и раздробленности, потому что оно наруша­ет главный закон единства".

Как я понял, для Рао проблема времени неразрешима вне одухотворен­ного поля медитации и безмолвия. Об относительности понятия времени он говорил так:

- Прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее,пока я произносил эти слова, улетучилось. Получается, что как будто нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. А это может означать лишь одно, что они - прошлое, настоящее и будущее - существуют одновременно, одномоментно.

Мы движемся во времени. А надобно добиться того, чтобы время двига­лось в нас: убыстрялось, замедлялось, исчезало. Надо передвинуть шкалу времени внутри себя. Пусть время будет в твоем потоке, а не наоборот. В этом - задача медитации.

В обычной жизни человек живет между прошлым и будущим, и это разде­ление доставляет ему страдание. В процессе медитации и безмолвия исчеза­ют как прошлое, так и будущее, остается лишь настоящее, и это приносит радость. Сделать эту радость законом жизни - значит освободиться, значит победить.

Человека можно представить себе в виде статуи: верхняя половина - будущее, нижняя - прошлое. Гармонизация будущего и прошлого - такова задача нашего настоящего. Тогда лишь осуществляется подключение к непре­рывности Вечного, что, собственно, и является целью медитации.

Тот, кто живет обычной жизнью, не вкушает жизнь подлинную, ибо существование его отравляет мысль о смерти, тень неизвестного. Жизнь истинная начинается лишь тогда, когда в тебе начинают вибрировать токи трех миров: предбытийного, бытийного, послебытийного. Кстати, сокровен­ный смысл понятия трех миров, так часто употребляемый в наших древних источниках (победитель в трех мирах и т.п.), имеет в виду прежде всего данный аспект. Одновременное существование в трех мирах - это есть и спасение твое, и воскресение. Достичь такого состояния безумно трудно: верящие в теорию перевоплощения считают, что на это уходят манвантары. Но знание о самой цели человека, о миссии и предназначении его - уже половина победы, то, что может стать основой духовной победы.

У нас говорят: человек знает, что он умрет, но не всегда знает,умер ли он. Прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Лучшее доказательство этому: практически наш ум не может определить, в каком из состояний мы сейчас находимся. Все, что совершается с нами, может проис­ходить в любом из трех миров. Перегородки между этими мирами ум разли­чить не в силах. Вот почему столь важно ощущение единства всего сущего. Тогда перегородки не имеют значения. В любом из миров может прийти озарение и наступить полнота жизни.

5

А между тем все это иллюзия, рожденная разрушением единс­тва. Дом наш стоит на крепкой гранитной основе предбытийного мира, и высота послебытийного мира грозит ему не гибелью, а славой. Разрушаясь, Дом не погибает, а обретает другую, более надежную форму существования. Идеи не умирают. Идея Дома, дух Дома, усиленный токами послебытийного мира, как правило, реализует себя более четко в последующем воплощении.

Для человека непреложны и незыблемы три факта: существую, не суще­ствовал, не буду существовать. В общем, для него и предсуществование и послесуществование сливаются в одно целое, противоположное форме физиче­ского бытия. Как проникнуть в таинственные планы предсуществования и послесуществования? Знаменитое изречение "я мыслю, следовательно сущест­вую" очень верно передает суть дела. Оно тем более верно, что четко указывает на ограниченность мысли: ей неподвластны планы несуществования (пред- и послесуществования). Выход один - отказаться от мысли. Этой цели и служит медитация, безмолвие. И ничего нет странного, что, возвра­щаясь к себе, мы опять используем орудие мысли. На своем плане бытия мы должны действовать на его уровне. Но мысль преображена, и мы сами, используя эту мысль, преображенные. Осознавая ее ограниченность, мы понимаем, что она не может являться прямым выражением истины для челове­ка, что она может лишь приблизить человека к рубежу, за которым начина­ется истина.